~• Нарния •~

Нарнийские рукописи (Narnian Manuscripts)

Но одним из самых ценных для нас черновиков Льюиса, сохранившихся в его записных книжках, вне всякого сомнения является знаменитый «Отрывок о Лё Фэй» (Lefay Fragment), самый значительный по объёму текст, касающийся «Хроник Нарнии», не опубликованный при жизни автора. По мнению У. Хупера, его первого издателя и комментатора, он представляет собой раннюю прото-версию «Племянника Чародея», даже при том, что там нет ни чародея, ни его племянника. [33] 

Отрывок о Лё Фэй (Lefay Fragment)

Жил-был мальчик, которого звали Дигори. Он жил с тётей, потому что его папа и мама умерли. Тётя (её звали Гертруда) была крайне неприятной особой. Раньше она работала школьной учительницей и держала в страхе учениц. Потом она стала директором и держала в страхе учителей. Позже она стала инспектором и держала в страхе директоров школ. Наконец, она прошла в парламент и стала каким-то министром – и тогда она держала в страхе всех.

Вы можете подумать, что Дигори, которому пришлось жить с такой тётушкой, влачил очень несчастное существование. Но были две вещи, которые сводили на нет почти все тяготы. Во-первых, тётушка появлялась в доме очень ненадолго; но даже в это время она просыпалась поздно и, уехав днём, возвращалась обычно в то время, когда Дигори уже давно был в постели. Члены парламента часто так себя ведут. А уж когда тётушки Гертруды не было дома, Дигори чувствовал себя совсем неплохо. В доме оставались лишь секретарша, мисс Спинк, которая ему не мешала, да ещё кухарка. Кухарка была настолько же замечательной, насколько тётушка – ужасной. Она была довольно стара и готовила ещё в доме бабушки Дигори – задолго до того, как его мама и тётушка появились на свет. Кухарку тётушка не жаловала, но она знала, что больше никто с нею не уживётся – и поэтому ей поневоле приходилось её держать.

Кухарка была первым подарком судьбы для Дигори. Второй дар был куда необычнее и восхитительнее. Со временем, прочитав пару страниц, вы поймёте, в чём он заключался.

Эта история начинается осенним днём, когда Дигори не пошёл в школу, потому что заболел гриппом, и никак не поправлялся. Тётя Гертруда уехала в два часа пополудни, снабдив кухарку строгими инструкциями: не давать Дигори игрушек, не позволять ему слоняться по кухне, и ещё он не должен выходить в сад. Вероятно, последний запрет был связан с тем, что Дигори мог попасть под дождь. Или тётушка считала, что он захочет встретиться со школьными друзьями. Так или иначе, она распорядилась именно так.

Но это очень мало тревожило Дигори, и как только за тётушкой захлопнулась дверь, он тут же помчался в сад, как будто никаких запретов не было вовсе. Это был чудесный сад с рощицей в дальнем конце, которую Дигори называл Лесом. Тётушка Гертруда считала эти деревья больными и, вспоминая о них, всегда говорила: «Надо распорядиться, чтобы эти деревья срубили». К счастью, она постоянно была так занята, что всё время забывала это сделать.

Дигори отправился прямо к старому дубу и сказал:

– Здравствуй, Дуб!

И тут же Дуб отозвался – скрипучим, деревянным голосом:

– Здравствуй, Дигори!

Если бы какой-нибудь дуб заговорил со мной или с вами, мы бы очень удивились; безусловно, мы либо испугались бы, либо подумали, что видим сон. Но для Дигори ответ Дуба был не в диковинку – такое происходило с ним всю жизнь. И это был второй подарок судьбы, или, вернее, часть этого подарка. Сколько Дигори себя помнил, он мог понимать язык деревьев и цветов. Когда он был малышом, то считал, что эта способность есть у каждого, но позже Дигори осознал, что никто кроме него не обладает таким даром. И вскоре он перестал об этом рассказывать, боясь, что его засмеют. Потому никто об этом и не знал, кроме самого лучшего школьного друга Дигори – именно с ним хотел бы повидаться мальчик в тот день – но даже лучший друг не всегда ему верил. Итак, Дигори совсем не удивился, когда Дуб заговорил с ним.

– Мы давно с тобой не виделись, – промолвил Дуб.

– Давно, – согласился Дигори. – Я болею.

– Вы, люди, всегда такие: вечно с вами что-то случается, – сказал Дуб. – Хилые, как вязы. А теперь тебе лучше?

– Ага. Спасибо, – ответил Дигори.

– Хочешь забраться наверх? – спросил Дуб.

– Да, пожалуйста, – попросил Дигори.

Дуб опустил одну из своих ветвей, и Дигори встал на неё так же легко, как если бы это была первая ступенька лестницы. Затем Дуб поднял эту ветвь и опустил следующую, так что Дигори мог ступать всё выше, и наконец мальчик добрался до своего любимого места – главной развилки. Он уже собрался устроиться поудобнее, когда негромкий, но пронзительный голосок проговорил внизу: «А можно и мне подняться?»

– О! – воскликнул Дуб. – Попробуй вам откажи, мистер Упрямец! Что ж, прошу. Я могу поднять множество таких, как вы.

– Ой, да это же старина Тараторка! – воскликнул Дигори, глядя сквозь завесу листьев, как гость балансирует на весьма ненадёжной с виду ветке берёзы. Тараторка был рыжей белкой. Кстати, другая часть второго подарка судьбы заключалась у Дигори в том, что он мог понимать и язык всех животных.

– Привет, Дигори, – сказал Тараторка. – Где ты так долго пропадал?

– Я болел, – ответил Дигори.

– Вы, люди, вечно болеете, – заметил Тараторка. – Хилые, как ваш скот. Хочешь орешек?

– А ты уверен, что можешь тратить свои запасы? – поинтересовался Дигори. – Ведь впереди зима.

– Пфи! – презрительно фыркнул Тараторка. – За кого ты меня принимаешь? Хорошей был бы я белкой, если бы не имел такой кучи припасов, чтобы поделиться с другом орешком и даже не заметить убытка!

– Но в прошлый раз ты говорил, что грядут трудные времена, – возразил Дигори. Однако Тараторка не ответил – он уже перепрыгнул с Дуба на Берёзу, с Берёзы на Ель и умчался за орехом. Дигори тотчас отвернулся: у белок считается очень дурным тоном подглядывать, где они хранят запасы. А уж спрашивать об этом просто возмутительно.

– А со мной ты не хочешь поговорить? – спросила Берёза серебряным голосом, шуршащим подобно дождю.

– Конечно, хочу! – ответил Дигори. – Я как раз хотел спуститься, чтобы немного потанцевать с тобой.

– Неподходящий день для танцев, – заметила Берёза. – Я не могу танцевать, когда нет ветра.

– А когда он есть, – заметила Ель своим густым, шершавым голосом, – ты танцуешь без остановки и хлопаешь ветками всем по лицу.

Но прежде, чем Берёза успела ответить, вернулся Тараторка с орехом. Он скакал туда-сюда, продвигаясь вперёд каждый раз не более, чем на пару футов. Хотя он мог добраться до Дигори более коротким путём, он прыгнул вверх – на Берёзу, затем скользнул по веточке, которая выглядела слишком тонкой, чтобы его удержать; оттуда он перескочил на самую высокую и самую тонкую ветку Дуба, которую только смог найти. Тараторка делал так отчасти из-за того, что был в хорошем настроении, а отчасти потому, что белки вообще любят показать свою ловкость.

– Вот, держи! – сказал он, протягивая мальчику замечательный орех и усаживаясь у него на коленке.

– Большое спасибо, – поблагодарил Дигори.

– Может, тебе его раскусить? – спросил Тараторка. – У вас, людей, это не сильно получается.

– Да, пожалуйста, – согласился Дигори.

– Когда я говорил, что придут трудные времена, – продолжил Тараторка, отдав Дигори угощение, – то не думал про орехи. Я имел в виду этих Серых Белок. Они настоящие чудовища, вы бы назвали их людоедами. Любая из них готова укокошить тебя, едва увидит – и с каждым годом их всё больше и больше. Ума не приложу, откуда они берутся.

– Когда я был жёлудем, их вообще не было, – отозвался Дуб. – О них не слыхали и в мои лучшие годы. Это люди, твои сородичи, Дигори, принесли их сюда. Эта страна никогда не была их родиной.

– Не хочу обидеть никого из присутствующих, – заметил Тараторка, чистя белоснежный мех на груди, – но хотел бы я знать, зачем люди вообще существуют. Они то убивают зверей, то сажают их в клетки, то рубят деревья. Никогда не видел, чтобы они занимались чем-то другим. Без обид, Дигори: мы все знаем, что ты не такой.

– Уверен, что я слышал об этом – давным-давно, – проговорил Дуб. – Так давно, что я уж и не помню. Людей поместили на земле неспроста; кажется, мы как-то зависим от них. Раньше я помнил, в чём тут дело, но теперь уже нет. Старею…

– Что бы это ни было, – заявила Ель, – но люди тоже забыли об этом. Я хочу сказать, что сейчас они не способны делать ничего из того, что им предназначено.

– И они все испорчены, даже маленькие, – вздохнула Берёза. – Посмотри, вон одна из них – по ту сторону забора. Она не старше нашего Дигори, а уже делает что-то ужасное с кусками убитых деревьев.

– В этом саду – человек? – спросил Дигори.

– Спустись на ветку пониже и сам увидишь, – ответил Дуб.

Дигори пересел на эту ветвь (она нависала над соседним садом) и начал продвигаться по ней, пока не достиг забора. То, что он увидел по ту сторону, очень его удивило. Ведь соседний дом стоял пустым с тех самых пор, когда он приехал сюда с тетушкой Гертрудой. Очевидно, кто-то поселился там, пока он болел. На окнах висели занавески, чёрный ход был открыт, а внизу, прямо под болтающимися в воздухе башмаками Дигори, сидела девочка примерно его возраста. Вооружившись молотком и гвоздями, она что-то сосредоточенно мастерила из досок, брусков и верёвки.

Вы можете подумать, что если умеешь говорить на языке деревьев и зверей, то мальчик или девочка с соседнего двора не так уж интересны. Но Дигори владел этим даром с рождения. Он любил и деревья, и животных, но уже не находил в них чего-то нового или необычайного. По сути, он даже не осознавал, насколько он любит их, или каким несчастным он станет, если эта способность у него отнимется – подобно как мы с вами не осознаём, как замечательно жить без зубной боли, пока у нас не болят зубы. В этот момент Дигори очень заинтересовался новой соседкой и позабыл о Дубе, Берёзе, Ели и Тараторке. Он посмотрел вниз сквозь сухую осеннюю листву и сказал: «Привет!» Здесь и начинается наша история.

– Привет! – ответила девочка, глянув вверх.

– Как тебя зовут? – спросил Дигори.

– Полли, – ответила девочка. – А тебя?

– Дигори, – сказал мальчик.

– Какое смешное имя! – воскликнула Полли.

– Не смешнее, чем Полли.

– Нет, смешнее.

– Нет, не смешнее.

– А я говорю – смешнее, – и с этими словами она вернулась к своей работе. Но вдруг снова посмотрела вверх и спросила:

– А с кем ты говорил прямо сейчас?

– С тобой, разумеется, – ответил Дигори.

– Я имею в виду до этого, глупый! – сказала Полли.

Этот вопрос поставил Дигори в ужасное затруднение. «Если я скажу, что разговаривал с деревьями» – думал он, – «то она подумает, что я сумасшедший. А если скажу, что притворялся, будто с ними говорю, то она решит, что я ещё ребёнок». И вслух он ответил:

– Я разговаривал с белкой.

Это заинтересовало Полли, и она прекратила работу.

– Послушай, – сказала она. – Так у тебя есть белка – то есть, ручная белка?

– Ну, она почти ручная, – проговорил Дигори.

– Р-р-ручная! – яростно застрекотал Тараторка. – Ничего себе, ручная! Что ты имеешь в виду, когда называешь меня ручным?! А? И почему ты ей про меня рассказываешь? Р-р-ручная!!!

Его слова понимал лишь Дигори, а Полли слышала только стрекочущую белку. В следующий момент она вскрикнула «Ой, смотри! Вон она, рыженькая, убегает! Какая красивая!»

Но Тараторка уже убежал – перескочил с Дуба на Берёзу и исчез среди листвы.

– Не такая уж она ручная, как я погляжу, – заметила Полли довольно ироническим тоном.

– Она только что сидела у меня на коленях, – возразил Дигори.

– Да ну? Честно? – удивилась Полли.

– Честно, – сказал Дигори.

– Послушай, – заворчал Дуб, – Послушай, ты же знаешь, что так нельзя. Тебе незачем говорить ей о таких вещах. Это должно быть тайной.

Но Полли слышала только шелест листвы.

– Знаешь, – сказала она, – а вот бы нам её поймать. Я читала, как делаются силки для белок.

– Ну вот, – заметил Дуб. – Вот к чему приводит людская болтовня. Я знал, что она захочет съесть белку, или содрать с неё шкурку, или посадить в клетку.

– А что ты делаешь? – спросил Дигори у Полли (не столько потому, что его это интересовало, но чтобы сменить тему разговора).

– Я строю плот, – ответила Полли.

– И где он будет плавать? – поинтересовался Дигори.

– Разве ты не знаешь, что за нашим садом есть речка?

– Конечно, знаю, – ответил Дигори. – Я бывал в вашем саду много раз. Но я не думаю, что эта речка подходит для плота. Она просто втекает в туннель в стене с другой стороны сада, и я точно знаю, что на другой стороне её уже нет, потому что…

– Вот именно, – перебила его Полли. – Поэтому я и хочу его исследовать. Я хочу проплыть весь туннель и узнать, куда он ведёт.

– Но ведь он ужасно низкий, – возразил Дигори. – Это ведь не комната, там даже сидеть нельзя.

– Конечно, нельзя. Поэтому я поплыву, лёжа на плоту и держа факел в одной руке, а пистолет – в другой. Ведь этот туннель может вести куда угодно. Думаю, он тянется до самого центра Земли.

Дигори не мог отрицать (даже в мыслях), что план Полли был восхитительным. Он, скорее, чувствовал себя пристыжённым, что не додумался до этого сам. Тут его посетила неприятная мысль: а вдруг Полли решит, будто он и сам подумывал отправиться в путь, но побоялся?

– В такие экспедиции лучше идти вдвоём, – сказал он.

– Ну, тогда пришлось бы делать два плота, – ответила Полли.

– Думаю, если построим один, то сможем сделать и два, – ответил Дигори.

– Тут и один не очень-то получается, – вздохнула Полли. – Ты спустись и посмотри.

– Хорошо, – отозвался Дигори. Он соскользнул с ветки на ограду и спрыгнул в соседний сад. Плот собирался из досок, которые когда-то были ящиками. По крайней мере, эти доски образовывали палубу. Они скреплялись поперечными палками – слишком тонкими для этой цели. Одна палка размещалась на краю плота, другая шла посредине, а на противоположной стороне ещё ничего не было.

– А где третья поперечина? – спросил Дигори.

– В том-то и дело, – вздохнула Полли. – Я хотела взять вот эту (она указала на две палки, лежащие на траве), но она была гнилой, и сразу сломалась. А кроме этих трёх, в дровяном сарае больше нет длинных палок.

– А если оставить только две, – сказал Дигори, – то плот будет перевешивать на одну сторону.

– Хорошо, а ты можешь лечь на неё головой.

– А разве голова тяжелее ног? – спросил Дигори.

– Ну если в ней хоть что-то есть, тогда тяжелее, – ответила Полли.

– А ещё лучше, если она заполнена целиком, – заметил Дигори. Но Полли, задумавшись о чём-то другом, едва ли заметила его слова.

– Слушай! – выпалила она. – Я придумала. Видишь эту ветку – вон ту, маленькую – на том большом дереве в вашем саду? Она почти совсем ровная. Почему бы нам её не отпилить? Из неё получится отличная перекладина.

Под «большим деревом» Полли подразумевала сам Дуб. Дигори почувствовал себя ужасно неудобно. Он покраснел и быстро-быстро заговорил.

– Но мы же не отправляемся прямо сейчас, – сказал он. – Я хочу сказать, эту идею с плотом нужно хорошо обдумать. Эти доски толком не соединены, они могут намокнуть и утонуть. И в конце концов, как насчёт провизии?

– А кто говорит, что прямо сейчас? – кивнула Полли. Конечно же, сначала мы заделаем шпаклёвкой все щели, а потом покрасим плот. И у нас ещё будет время подумать о провизии. Но пока мы не приделаем третью поперечину, мы не можем ничего больше делать.

Дигори не знал, что же делать. Он сразу понял, что не стоит говорить: «Дуб – мой старый и лучший друг, и я скорее умру, чем отпилю у него ветку». Но ничего другого предложить он тоже не мог.

– Давай прямо сейчас, – сказала Полли. – Пила лежит в сарае.

– Д-думаю, что… что нам не стоит этого делать, – запинаясь, проговорил Дигори.

– Почему? – удивилась Полли. – Боишься родителей?

– Нет, – ответил он. – У меня нет никого, кроме тётушки, а по ней так пусть хоть все деревья срубят.

– Тогда почему мы не можем спилить ветку, которая нам нужна? – воскликнула Полли. – И затем, поскольку Дигори не отвечал, она добавила: – Я сама её отпилю, если ты не умеешь пользоваться пилой.

– Спорим, умею, и получше тебя!

– Да что ты говоришь!

– Нехорошо выходить из себя по пустякам, – заметил Дигори.

– Ты кого угодно выведешь из себя, – вспыхнула Полли. – Никогда такого не видела! Говорит, что не боится, что умеет обращаться с пилой – и всё же ничего не делает! Что с тобой такое?

– Не знаю, зачем я взялся за твой плот? – сказал Дигори. – Он весь развалится, если попадёт в поток, летящий к центру Земли. Может, это вообще сточная канава, и там нет ничего, кроме крыс.

Но Полли не стала дожидаться его слов, и когда Дигори закончил, то обнаружил, что она возвращается из сарая с пилой в руке.

– Итак, – начала она, – даже если ты боишься или не можешь спилить этот сук, я надеюсь, ты хотя бы не побежишь жаловаться тётушке, если я сама его спилю?

– Я уже сказал тебе, что бояться нечего, – возразил Дигори. – И любой дурак умеет пилить. Дело вовсе не в этом.

– Да, говорил, – согласилась Полли. – Но ты так и не сказал, в ЧЁМ же дело.

– Я не хочу портить деревья – живые деревья – я имею в виду, – проговорил наконец Дигори.

– Да что ты говоришь! – воскликнула Полли. – Это слишком глупая выдумка. Если ты не хочешь отправляться в плавание, то почему бы тебе не сказать об этом сразу – и всё. Зачем придумывать глупые отговорки. Думаю, ты просто боишься. Посмотри на себя – ты готов лопнуть со страху!

– Я боюсь не больше, чем ты! – гневно закричал Дигори.

– Тогда давай, отпили!

– А ну, давай мне эту проклятую пилу, – разъярённый Дигори выхватил инструмент из её руки. В следующую секунду он был на ограде. Он наклонился к Дубу и прошептал.

– Слушай, Дуб, ты не будешь обижаться? Это же маленькая ветка.

Но Дуб молчал. Однако, стоило Дигори отогнуть ту ветку, которую он намеревался отпилить, как другая невесть откуда взявшаяся ветка так сильно хлестнула его по лицу, что на лбу у Дигори выступила кровь, а на глазах – крупные слёзы. И всё же, он начал пилить.

«Вжик-вжик» – гудела пила (она была старой и довольно тупой). Внезапно в небе раздался сильный удар грома.

– Спускайся! – закричала Полли. – Гроза начинается.

Дигори глянул вниз и увидел, что лицо её заметно побледнело. Ему стало приятно, что она о нём беспокоится, и он ответил Полли, не оборачиваясь и не переставая пилить:

– Есть чего бояться! Погремит чуток и всё.

– Терпеть не могу грозы, – воскликнула Полли. – И ещё, в грозу опасно стоять под деревом, а у тебя ещё и железо в руках. Ой, смотри! Молния! Спускайся вниз. Пожалуйста. Это опасно!.. – и её голос почти сорвался на крик.

Вообще-то, насчёт опасности Полли была права. И если бы Дигори был один, он бы выкинул пилу и пустился домой со всех ног. Но сейчас он продолжал работу, не обращая внимания на мольбы Полли – продолжал до тех пор, пока не отпилил ветку.

– Ну вот, – сказал он важным тоном, бросая её Полли. – А теперь, пожалуй, лучше уйти. Начинается дождь.

И в самом деле, полил настоящий ливень. Дигори промок насквозь, пока добежал до чёрного хода, но кухарка, которая всё это видела, забрала его одежду для просушки и уложила его в постель, чтобы он поспал несколько часов до возвращения тётушки Гертруды.

– Ах, это так не вовремя, – начала тётушка на следующий день за завтраком, – но миссис Лё Фэй сообщает, что приезжает повидать меня – и тебя, конечно – сегодня в полдень.

– Тётушка, а кто эта миссис Лё Фэй? – спросил Дигори.

– Неприлично разговаривать с набитым ртом, Дигори, – заметила тётушка. – Миссис Лё Фэй – твоя крёстная.

– А какая она? – спросил Дигори.

– В деле твоего образования моя единственная цель заключается в том, – начала тётушка, – чтобы не навязывать готовых мнений, а побуждать тебя к формированию своих собственных взглядов. Вот почему… но, я вижу, ты меня не слушаешь?

– Простите, тётушка, – сказал Дигори: он и вправду переставал слушать, когда тётушка заводила речь о [своих] целях и [его] образовании – ибо он слышал об этом предостаточно. – Расскажите мне про крёстную.

– Я собиралась сказать, когда ты перебил меня, – продолжила тётушка, – что менее всего я хотела бы повлиять на твоё мнение о миссис Лё Фэй или о чём-либо другом. Лично я не назвала бы её незаменимым членом общества или просвещённой женщиной. Я даже сочла бы её манеры нелепыми, а привычки – негигиеничными. Я бы удивилась что заставило твоих родителей выбрать в крёстные именно её. И я бы не поняла, какую полезную функцию вообще выполняет институт крёстных. Но – я не хочу, чтобы ты принял эти мысли как готовые решения. Твоя встреча с ней должна произойти с чистого листа.

Дигори подумал, что его крёстная – довольно неплохая особа.

– К счастью или к несчастью для меня, – сказала тётушка Гертруда, – я не смогу уехать из дома к полудню, так что мне придётся встретиться с этой женщиной. Будь так любезен приготовиться ровно к четырём часам: чтобы ты был одет, как подобает, волосы были причёсаны и лицо умыто. И чтобы ногти были в порядке. Этот визит, вероятно, больше не повторится. А пока, поскольку погода хорошая, ты должен пойти на улицу. У меня есть несколько поручений для тебя. Только не забудь надеть плащ.

– Но тётушка, – запротестовал Дигори, – мне уже сейчас ужас как жарко!

– Сказано, значит – выполняй, – отрезала тётушка.

Дигори ещё смирился бы с тем, что целое утро будет заполнено поручениями, если бы их и в самом деле нужно было исполнить. Но он прекрасно знал, что тётушка придумывает их с единственной целью: «чтобы мальчику было чем заняться», как она сама сказала. Она часто повторяла, что мальчики чувствуют себя куда счастливее, если им Есть Чем Заняться. Она любила говорить другим людям, что сделает их счастливыми.

Итогом этого потраченного впустую утра было то, что до самого обеда Дигори не мог попасть в свой Лес. Но когда он направился туда, то порядком заволновался.

– Слушай, Дуб, – сказал он, кладя руку на ствол своего старого друга. – Я ужасно жалею, что вчера так поступил. Слышишь? Ты же знаешь, что я никогда не сорвал с тебя даже листочка, но что я мог сделать? Назваться трусом и сказать, что не умею пилить – да ещё перед девчонкой? Ты меня понимаешь, а?

Но Дуб не проронил ни слова. Молчали и другие деревья, когда Дигори обратился к ним. Такое в его жизни случилось в первый раз. Он попытался убедить деревья в своей правоте, но ответа не было. Он просил, умолял, раскаивался… а затем разозлился и сказал:

– Ну и ладно! Тоже мне, нашлись обидчивые. Потерять эту ветку для Дуба было то же самое, что для меня – остричь ногти. Не понимаю, из-за чего вы так возмутились. Дуб вчера разбил мне лицо, даже кровь пошла, но я не дуюсь из-за этого. Ну и живите как хотите!

Он с печалью повернулся к дому. В этот момент пара взъерошенных и сварливых лондонских воробьев сели на перила. Дигори, всю жизнь понимавший язык птиц, сразу принялся слушать, о чём они спорят. Он частенько выступал судьёй в птичьих ссорах и обычно обе стороны расходились довольными. Но в этот раз, к своему ужасу, он обнаружил, что не может понять, о чём они говорят. Для него это было просто щебетанье, лишённое смысла, как для вас или для меня. И страшная мысль обожгла его. До сих пор он считал, что остался прежним – это деревья переменились и злятся на него. Но что, если это не так? Что, если деревья, звери и птицы остались прежними, а перемена произошла с ним, и он утратил свой дар, став таким, как все? Эта мысль была для Дигори почти невыносима. Всю жизнь, сколько себя помнил, он мог разговаривать со зверями и деревьями. И если этому пришёл конец, то мир стал настолько иным, что он, Дигори, становился в нём совершенно чужим. Он почувствовал то, что ощутили бы мы с вами, если бы однажды вся трава исчезла, и земля стала серым пеплом – или если бы все люди в мире внезапно онемели. Ни одно из несчастий, пережитых Дигори, не могло сравниться с этим. Но вот тётушка Гертруда высунулась из окна и велела ему вернуться в дом, умыться и одеться.

Дигори услышал шаги гостьи задолго до того, как привёл себя в порядок. Это и не удивительно, ведь войдя в свою комнату, он не бросился сразу же переодеваться. Долгое время он просидел на краешке кровати, уставившись на ковёр и ничего не делая. Он никак не мог взять в толк, что же с ним случилось. Порой он пытался поверить, что всё по-прежнему, но в глубине души он чувствовал, что утратил свой чудесный дар, и ничто в мире – ни книги, ни игры, ни приятели, ни путешествие за границу, ни мотоциклы, ни машины, ни даже яхта – не сможет восполнить эту потерю. «Какой же я дурак, какой дурак!» – произнёс Дигори.

Наконец, он переоделся и медленно, очень медленно спустился вниз. Нет, он не боялся крёстной – сейчас он бы и двух пенсов не отдал, чтобы узнать, какая она – просто он был в глубоком отчаянии. Дигори вошёл в гостиную. И первое, что он услышал – это голос тётушки, заявлявший, что она «всегда знала, что мальчику необходимо раскрыть себя».

Другой голос, глубокий и похожий скорее на мужской, чем на женский, ответил:

– Раскрыть себя, да? И как же вы это себе представляете? Содрать с него кожу, да?

Конечно же, Дигори знал, что разговор идёт о нём. Поэтому он вышел прямо на середину комнаты.

Гостья была самой низенькой и самой тучной женщиной, которую он когда-либо видел. Если посмотреть на её лицо спереди, то оно выглядело почти квадратным и очень крупным. А глядя сбоку, нельзя было не заметить длинный нос и такой же длинный подбородок, изогнутый кверху так, что они почти встречались. Гостья была в чёрном, но на груди её костюм был покрыт чем-то вроде жёлтой пыли.

– Не пугайся, что тебе нужно меня поцеловать, – сказала старая женщина, пристально глядя на Дигори пронзительными глазами из-под очень густых седых бровей. – Я слишком уродлива для поцелуев – и к тому же, ставлю десять к одному, что тебе не нравится табак. А мне он нравится.

И достав маленький золотой ящичек, она отправила в каждую ноздрю по изрядной порции табаку.

– Как поживаете, крёстная? – вежливо сказал Дигори.

– А у тебя я не стану спрашивать об этом , – ответила Миссис Лё Фэй. – Потому что вижу, что тебе живётся очень плохо.

– Он просто заболел гриппом, – вставила тётушка Г. – И мы вполне довольны…

– Осмелюсь заметить, что это вы довольны, – прервала её миссис Лё Фэй.

– Но я не собиралась обсуждать это.

– Я думала, – начала тётушка Гертруда, и её губы становились всё тоньше и бледнее, как это происходило всегда, когда она гневалась, – если мальчик вас интересует, то вам будет приятно услышать…

– Хорошо, не будем об этом, – прервала её крёстная Дигори. – Конечно же, он выкарабкается из гриппа. Они все выкарабкиваются – кроме тех, кто умирает. Но я вижу, что он не из таких.

– Я ненадолго вас оставлю, – произнесла тётушка Гертруда своим самым ледяным тоном и покинула комнату.

Всё это время Дигори стоял перед крёстной, не сводя глаз с большой чёрной сумки, которая висела на её плече. Из неё высовывались две длинные штуки, по цвету напоминавшие бисквиты. Дигори казалось, что он уже видел нечто очень похожее, однако не мог вспомнить, где именно. Вот одна из них пошевелилась, словно живая,... но может быть, это вздрогнула сумка, когда старая леди пошевелила рукой?

– Наконец-то! – воскликнула миссис Лё Фэй. – Она ушла. Теперь насчёт тебя. Я не стану спрашивать, что с тобой стряслось…

– Но со мной ничего не стряслось, миссис Лё Фэй, – возразил Дигори.

– Умелая ложь, – заметила миссис Лё Фэй (но тон у неё был не сердитый, а такой, каким вы сказали бы «Ну и ливень!»). – Но тебе незачем говорить что-то ещё, потому что я, как уже сказала, не задаю вопросов. Я лишь скажу тебе, на кого ты похож. У тебя точно такой же вид, какой, наверное, был у Адама через пять минут после того, как его изгнали из Эдема. И не нужно притворяться, будто ничего не понимаешь. Но, пропади ты пропадом, мальчишка – куда ты уставился?!

– На… на вашу сумку, крёстная.

– А, на неё, – сказала миссис Лё Фэй. – Что ж, смотреть на неё ты можешь, но руками – не трогать.

Она приоткрыла сумку и оттуда показалась голова живого кролика: это его уши высовывались наружу и озадачивали Дигори.

– Это Малыш (Coiny), вот так, – сказала миссис Лё Фэй. – Ждёт дневной прогулки. Но я не стану тебе его дарить, даже если ты подумал об этом.

– Я никогда ни о чём таком не думал, – возмущённо заявил Дигори.

– Вот теперь ты говоришь правду, – сказала миссис Лё Фэй. – И я знаю, что ты не рассчитывал получить Малыша. Хорошенькое тут было бы жилище для здравомыслящего, умудрённого жизнью кролика! К тому же, он глава семейства. Нет, нет. Я лишь хотела, чтобы ты разозлился.

– Зачем, крёстная? – спросил Дигори.

– Да чтобы посмотреть, какой ты на самом деле. Увидеть в твоих глазах живой огонёк. Что ж, ты его не утратил, хотя мне кажется, что кое-что ты всё-таки потерял… примерно, вчера. Но времени я больше терять не желаю. Вот карточка с моим адресом. Если ты снова захочешь меня повидать, то слушай внимательно, потому что я не стану повторять дважды. Итак, выйдя из дома, садись на трамвай и поезжай до Ревелстоун-Серкус (Ravelstone Circus). Затем осмотрись и найди Литтл-Антрим-Стрит (Little Antrim Street). Иди по её левой стороне до Куку-Корт (Cuckoo Court). Потом иди по ней, держась правой стороны, пока не окажешься у магазина, где торгуют птицами и картинами. Войди в него и увидишь… [34]

К сожалению, рукопись обрывается на полуслове и мы уже никогда не узнаем, что же именно должен был увидеть Дигори в магазине на Куку-Корт. Столь же зададочной для нас остаётся сама миссис Лё Фэй. В «Племяннике Чародея» это имя носит крёстная не Дигори, а его дяди Эндрью, важная и весьма неприятная особа, от которой тот «унаследовал» пыль из Атлантиды. Но, по мнению У. Хупера, в «Отрывке о Лё Фэй» крёстная Дигори вполне могла оказаться не злой, а доброй феей.

Имя Лё Фэй (Lefay) не было выдумано Льюисом. Оно принадлежало знаменитой волшебнице артурианского цикла, Моргане, получившей эпитет Лё Фэй в романе Кретьена де Труа «Эрек и Энида» (XII в.). В переводе с французского la fée означает просто «волшебница, фея». В артурианских легендах чародейки встречаются нередко и могут быть, как враждебны главному герою, так и оказывать ему помощь (подобно Бабе Яге в русских народных сказках).

Присутствующая в самом конце «Отрывка о Лё Фэй» городская топонимика словно подчёркивает реальность происходящих событий. Мы знаем, что местом действия повествования является Лондон, но упомянутые в нём улицы не только отсутствуют на его карте, но и вообще нетипичны для Англии. Зато они совершенно обычны для северной Ирландии, где К.С. Льюис провёл своё детство и юность. Так в графстве Антрим, в родном городе Льюиса Белфасте, мы находимАнтрим-Стрит (Antrim Street), а в городка Ньютаунэбби того же графства – Ревелстоун-Авеню(Revelston Avenue). Куку-Корт (Cuckoo Court), увы, в северной Ирландии нет, но зато в Белфасте имеется бар Куку (Cuckoo Bar) [35].

Примечания переводчиков

[33] «Возможно, Льюис создавал и другие подобные отрывки – ныне они утрачены. Этот фрагмент сохранился потому, что записная книжка с ним содержит заметки об английской литературе, которые Льюис бережно хранил. Я решил, что данный отрывок достоин того, чтобы привести его полностью, так как он открывает нам очень ценные сведения о задумках, рождавшихся в воображении Льюиса. Этот отрывок скорее подобен созревшему одуванчику, чьи семена рассеялись в разные стороны от порыва ветра. Некоторые из семян, или «картинки», пустили корни в других книгах, а другие остались на родной почве и легли в основу нынешнего "Племянника Чародея”.» (W. Hooper. Op. cit. P. 67.)

[34] W. Hooper. Op. cit. P. 48–65.

[35] Любопытна этимология некторых из этих названий. В английском языке ravel значит «запутывать», а слово cuckoo в т.ч. обозначает «сумасшедшего».

Подготовка текста, перевод - Pietro, Ivan. 

Окончание следует.