Главная » 2012 Июнь 16 » Нарния и Средиземье, или Инклинги
17:26:53 Нарния и Средиземье, или Инклинги | |
 Даже формально клуб "Инклинги" нельзя считать чисто литературным. И входили в него не только литераторы (даже - не столько литераторы), и содержание клубных бесед оказывалось порой столь же теологическим, сколь и литературным. И все же в Великобритании этот клуб полагают литературным. Почему? По конечному результату, надо думать. Все-таки членами его были не кто-нибудь - Джон Рональд Толкин и Клайв Льюис. По правде говоря, почти вся история "Инклингов" являет собой историю отношений этих двух великих англичан.Вначале, как известно, было Слово. С него и мы начнем. Слово "Inkling" достаточно многозначно, чтобы послужить прекрасным названием для британского клуба. Во-первых, оно буквально переводится как "намек", что уже само по себе содержит некоторый элемент неоднозначности. Во-вторых, это слово можно рассматривать как производное от существительного Ink (чернила); тогда слово "инклинги" переводится примерно как "из чернильного рода": намек на род занятий (не профессию?) части членов клуба - той самой, которая и принесла в конечном счете клубу всемирную славу. Название - хорошо, но мало. Клуб - это еще и люди, его составляющие. Их может быть сколько угодно. Но начало клубу обычно дают те, кто в силах, во-первых, предложить привлекательную клубную идею, а во-вторых, способны сами ее воплощать (во всяком случае, на первых порах), наглядно демонстрируя свою идею окружающим, из которых потом и формируется клуб. Зачинателей обычно бывает мало. Начало было чисто студенческим, и основал клуб студент - некто Тэнджи Лин, учившийся в одном из оксфордских колледжей. Клуб Лина (основанный в 1931 году) был обычным литературным клубом. На его заседаниях разбирались недописанные сочинения, но вскоре Лин окончил колледж, вышел из клуба, и, вероятно, "Инклинги" канули бы в безвестность, если бы постоянными членами клуба не стали тогдашние университетские преподаватели, в будущем всемирно известные писатели - Льюис и Толкин. И первую скрипку играл Льюис. Не то чтобы я хотел умалить роль Толкина. Напротив - его как писателя я ставлю много выше Льюиса, к тому же мое мнение поддерживается сотнями миллионов читателей. Совсем недавно в Англии были опубликованы данные, согласно которым Толкин вошел в первую пятерку самых издаваемых авторов в мире, - и это через двадцать пять лет после смерти и через сорок четыре после издания его главного произведения, "Властелина Колец". Но из песни слова не выкинешь: у "Инклингов" Льюис был самым главным, а Толкин - почти самым главным. Впрочем, и в клубе, и вне его они оставались неразлучными друзьями, и в их отношениях не было ни малейшего намека на превосходство одного над другим. Эти двое казались полной противоположностью друг другу. Льюис был сыном белфастского поверенного, из протестантской семьи (североирландские протестанты, как известно, самые-самые). Он откровенно признавался, что питает предубеждение к католикам, кем Толкин, собственно, и являлся. Мало того: в те времена в Английском отделении университета в Оксфорде существовало два лагеря, "литературный" и "филологический", которые находились в весьма натянутых отношениях. Были тому и личные причины, но главное - при составлении учебных планов эти две группировки становились откровенными конкурентами в борьбе за количество лекционных и семинарских часов. Льюис был из "литературного" лагеря, Толкин же принадлежал к "филологам". Льюис слыл поклонником туризма, часто хаживал в пешие походы - Толкин, не будучи полным домоседом, походам все же предпочитал прогулки. Льюис был убежденным холостяком и оставался таковым в течение всего инклинговского периода - Толкин и тогда, и до конца своих ДНЕЙ являл собой образец семьянина. Не удивительно, что при первой личной встрече (в 1926 году) эти двое отнеслись друг к другу безо всякой приязни. В своем дневнике Льюис написал про Толкина так: "Гладенький, бледненький, подвижный человечек". Справедливости ради надо отметить, что чуть ниже Льюис охарактеризовал своего будущего друга не самым плохим образом: "В нем ничего вредного нет. Его бы только подкормить, что ли". Но было у Льюиса и Толкина и нечто очень сходное - "клубность", желание и способность объединять других по интересам. И еще было кое-что: жажда творческого общения. Дружба началась, видимо, с общего увлечения Севером. В юности Льюис подпал под очарование скандинавской мифологии, и, когда обнаружил в лице Толкина еще одного поклонника чудес Эдды и запутанной легенды о Вельсунгах, стало ясно, что общего у этих двоих, на самом деле, немало. Последовали регулярные встречи в комнатах Льюиса в колледже Магдалины. Друзьям случалось засиживаться допоздна за беседой о богах Асгарда. Второй темой для разговоров была религия. С определенного времени Льюис проповедовал агностицизм. Точнее, он говорил, что наибольший восторг у него вызывает не христианская, а языческая мифология, хотя вообще-то по наклонностям Льюис был медиевистом. В двадцатые годы, когда Льюис перебивался случайными заработками научного руководителя, он не был сверх меры загружен работой и имел достаточно времени для размышлений. Он пришел к тому, что назвал "новым взглядом", то есть к убеждению, что христианский "миф" содержит в себе правду в той степени, в какой большинство людей способно ее понять, а к 1926 году пошел еще дальше и сделал вывод, что его поиск истоков того, что он называл Радостью, был поиском Бога. Вскоре Льюису стало ясно, что Бога надо или принять, или отвергнуть. На этом они и сошлись с Толкиным. Человека с мощным интеллектом и тем не менее убежденного христианина - вот какого собеседника обрел Льюис. В то время они проводили друг с другом долгие часы. Толкин, как правило, покоился в одном из простых льюисовских кресел в центре большой гостиной своего друга в Новом здании колледжа Магдалины, а Льюис, зажав в тяжелом кулаке чубук, окутанный облаком дыма, ходил туда-сюда, разговаривая или слушая; иногда он внезапно разворачивался и восклицал: "Distinguo, Толлерс, distinguo!" - если собеседник, также окутанный табачным дымом, делал слишком уж огульные замечания. Льюис спорил, но все более убеждался, что в вопросах веры Толкин прав, и к лету 1929 года стал проповедовать деизм, то есть веру в Бога без соблюдения религиозных обрядов. Но христианином Льюис все еще не был. Обычно дискуссии велись по понедельникам с утра, и, побеседовав час-другой, друзья шли в близлежащую пивную "Восточные ворота". Но в субботу 19 сентября 1931 года Льюис и Толкин встретились вечером. Льюис предложил товарищу отужинать в колледже Магдалины. Был приглашен еще один гость, Хьюго Дайсон, которого Толкин знал с 1919 года по Эксетеровскому колледжу. В то время Дайсон читал лекции по английской литературе в Редингском университете и часто наезжал в Оксфорд. Он был христианином, и притом весьма изощренным в спорах. После ужина все трое вышли погулять. Ночь выдалась ненастной. Они шагали по Эддисон Уолк, рассуждая о значениях мифов. Хотя Льюис в то время уже верил в Бога, он еще не понимал роли Христа в христианской религии, а также смысла Распятия и Воскресения, - и хотел постичь, как он позднее выразился в письме к другу, "каким образом жизнь и смерть Кого-то Там (кто бы Он ни был) две тысячи лет тому назад могут помочь нам здесь и сейчас - если не считать того, что нам может помочь Его пример". Ночь уходила, и тем временем Толкин и Дайсон доказывали собеседнику, что отыскивать значение в мифе нет никакой необходимости. В языческой мифологии Льюиса всегда глубоко трогала концепция принесения в жертву. Идея о смерти и воскресении божества неизменно поражала его воображение с той поры, как он прочитал легенду о скандинавском боге Бальдре. И от Евангелия, по словам собеседников, Льюис напрасно требует чего-то еще, пытаясь выяснить, что именно означает евангельский миф. Ведь коль скоро Льюис так высоко оценивает идею принесения в жертву, воплощенную в мифе, разве не может он оценить по достоинству правдивый рассказ? "Но мифы лгут, - возражал Льюис, - хотя это и посеребренная ложь". "Нет, они не лгут", - отвечал Толкин. И, указывая на большие деревья Магдален Гров и на их ветви, гнущиеся под ветром, он начал объяснять. "Ты называешь дерево деревом, - сказал он, - и более не думаешь об этом слове. Но оно не было "деревом", пока кто-то не дал ему такого имени. Ты называешь звезду звездой и говоришь, что это всего лишь шар из материи, который движется по рассчитанной орбите. Но это только ты так видишь звезду. Называя и описывая вещи подобным образом, ты всего-навсего сам придумываешь для них названия. И так же как речь - изобретение слов, называющих объекты или идеи, миф - изобретенный язык для рассказа о правде. Мы все сотворены Богом, и потому неизбежно, что мифы, которые нами плетутся, хоть и содержат ошибки, все же позволяют нам увидеть и мелкие брызги истинного света, той извечной истины, что от Бога. Поистине, лишь созидая мифы и превращаясь тем самым во "вторичного творца", лишь выдумывая легенды, Человек может надеяться достичь того совершенства, какое он знал до своего Падения. Мифы, быть может, не слишком хорошие лоцманы, но они ведут, пусть даже кружным путем, в гавань истины, тогда как материалистический "прогресс" тянет в зияющую бездну и к Железной Короне зла". Веру в унаследованную свыше правду мифологии Толкин поставил в центр своей писательской философии. Это кредо лежит в основе его "Сильмариллиона". Льюис выслушал, как Дайсон другими словами подтвердил сказанное Толкиным, и произнес: "Вы хотите сказать, что история Христа - это просто истинный миф, воздействующий на нас, как и любой другой, но притом миф, который случился на самом деле? В таком случае я начинаю понимать". Двенадцатью днями позже Льюис написал своему другу Артуру Гривзу: "Я только что перешел от веры в Бога к осознанной вере в Христа - в христианство. Долгий ночной разговор с Дайсоном и Толкиным подтолкнул меня к этому". Именно так, на мой взгляд, и был сделан еще один шаг на пути к созданию того клуба, который впоследствии прославился под именем "Инклинги". Льюис и Толкин продолжали часто встречаться. Толкин вслух читал другу отрывки из "Сильмариллиона", и Льюис уговаривал поднажать и закончить вещь. Позднее Толкин говорил о Льюисе так: "Я перед ним в неоплатном долгу и вовсе не по причине какого-то "влияния", как это обычно понимают; а из-за той мощной поддержки, какую он оказывал мне. В течение долгого времени он был моей публикой. Лишь он один убеждал меня в том, что моя писанина может быть чем-то большим, нежели обычное хобби". Эти-то трое (хотя, я полагаю, Дайсон все же играл несколько подчиненную роль) и продолжили, казалось бы, обреченное дело "Инклингов". Вообще говоря, "Инклинги" были не более (но и не менее) чем просто группой друзей: все - мужчины, христиане, как правило, увлекавшиеся литературой; никакой реальной системы членства в клубе не существовало. Некоторые из Инклингов присутствовали на заседаниях клуба более-менее регулярно, другие же были случайными гостями. Льюис являл собою ядро, без которого любое собрание казалось немыслимым. Помимо Льюиса (которого друзья звали Джек) и почти всегда присутствовавшего Толкина (прозывавшегося Толлерс), среди тех, кто посещал собрания клуба до и во время войны, были майор Уоррен Льюис (брат К.С.Льюиса, известен под именем Уорни), Р.Э.Хейуорд (оксфордский врач, лечил домашних Льюиса и Толкина), Хьюго Дайсон и друг Льюиса Оуэн Барфилд (следует, правда, заметить, что, будучи лондонским поверенным, Барфилд бывал на собраниях редко). Позднее к клубу присоединился единственный, кого можно было бы назвать литератором-профессионалом, - Чарльз Уильяме, о котором речь пойдет ниже. Итак, как видим по составу участников, - вовсе не элитный литературный клуб. В начале тридцатых годов ни один из его членов не был профессиональным писателем. Хотя в юности Толкин возлагал некоторые надежды на доход от издания своих стихов, реальное денежное пополнение оказалось более чем скромным, и на него нельзя было даже существовать, не то что кормиться. Льюис в десятые-двадцатые годы также баловался стихами и тоже без особого результата. Впоследствии, когда и к Толкину, и к Льюису пришел действительный литера-турный успех (в 1938 - 1945 годах Льюис издал свою "Космическую трилогию", в 1937 году Толкин выпустил "Хоббита"), оба еще долго оставались на преподавательской работе. Иначе говоря, "Инклинги" всегда являли собою классический английский клуб любителей. Как это часто бывает в Англии, любители дали фору профессионалам. Дело было полностью пущено на самотек. Действительно, трудно представить себе, чтобы еженедельно каждый из Инклингов обязательно приходил на собрание или присылал извинение за вынужденное отсутствие. Тем не менее имелись некоторые постоянные правила. Собирались обычно утром по вторникам в пабе "Орел и дитя" (известном под фамильярным названием "Птичка и малыш"); правда, во время войны, когда пива не хватало, а пивные были заполнены служилым людом, эта традиция не всегда соблюдалась. По четвергам же к девяти часам вечера приходили в большую гостиную Льюиса в колледже Магдалины. Подавался чай, раскуривались трубки, а затем Льюис громогласно вопрошал: "Ну, имеет кто-нибудь что-нибудь нам прочесть?" Кто-нибудь извлекал рукопись и начинал читать вслух. Это могли оказаться стихи, рассказ, глава. Далее следовал разбор: иногда хвалили, порой и ругали, поскольку взаимообожание в клубе не культивировалось. Чтение могло затянуться, а обсуждение в конце концов переходило в беседу общего характера.Иногда разгорались споры. Все собрание завершалось поздно ночью. В конце тридцатых годов "Инклинги" занимали важное место в жизни Толкина. Его собственный вклад заключался, помимо прочего, в чтении не опубликованного еще в то время "Хоббита". В 1939 году, вскоре после начала войны, к группе присоединился еще один человек. Это был Чарльз Уильяме, труды которого, быть может, не слишком известны в нашей стране, ~ романист, поэт, теолог и критик. Он работал в лондонской конторе издательства "Оксфорд юниверсити пресс", и его вместе с остатком издательского персонала теперь перевели в Оксфорд. Мысли и труды Уильямса к тому времени уже получили признание и известность у определенного (правда, довольно узкого) круга читателей. С особым восторгом воспринимались так называемые духовные боевики - романы, повествующие о мистических и сверхъестественных событиях в мирском обрамлении. Льюис и раньше был знаком с Уильямсом и очень любил его, а с Толкиным они прежде виделись всего один-два раза и теперь быстро почувствовали взаимную симпатию. Уильямc с его забавной физиономией (полуангельской, полуобезьяньей, как говаривал Льюис) был человеком совершенно не оксфордского стиля: синий костюм, сигарета, прыгающая во рту, :виток гранок под мышкой, завернутый в "Тайм энд Тайд", и вместе с тем - огромное природное обаяние. Двадцать лет спустя Толкин вспоминал: "Мы очень нравились друг другу и с большим удовольствием вели беседы (преимущественно в шутливых тонах)". Однако дальше следовало: "На более высоком уровне нам нечего было друг другу сказать". Возможно, причина подобной оценки крылась отчасти в том, что хотя Уильямс был в восторге от прочитанных на собраниях глав "Властелина Колец", Толкину книги Уильямса (по крайней мере те, что были представлены на заседаниях клуба) казались "совершенно чуждыми, а местами весьма безвкусными и даже смешными". Позднее Толкин писал, что на третьем романе из "Космической трилогии" Льюиса, "Мерзейшая мощь", явственно сказалось "подавляющее воздействие" Уильямса. Быть может, его суждения о самом Уильямсе или о месте его среди Инклингов не вполне объективны. Нужно заметить, что Толкин сделал немало для поддержки литературных усилий своего друга. По мере написания "Космической трилогии" Льюис читал ее вслух у "Инклингов". Первые две книги заслужили почти полное одобрение Толкина (за исключением нескольких придуманных Льюисом имен). Отчасти благодаря этой поддержке издательство "Бодли Хед" приняло первую книгу трилогии "За пределы Безмолвной планеты" после того, как два других издательства ее отвергли) и опубликовало в 1938 году. "Переландра" (вторая книга) понравилась Толкину даже больше, чем первая, но когда Льюис начал читать в кругу Инклингов свою "Мерзейшую мощь" (третью книгу), Толкин заметил: "Похоже, барахло" и не изменил своего мнения даже после более подробного знакомства с рукописью (в чем, может быть, и сказалась неприязнь Толкина к артуровско-византийской мифологии Чарльза Уильямса). Вдобавок Толкин предполагал, что главный герой трилогии Рэнсон, филолог, вероятно, местами списан с него самого. В 1944 году он писал сыну Кристоферу: "Возможно, в образе филолога там выведен я; некоторые мои воззрения и мысли льюисифицированы в романе". Итак, приезд Уильямса в Оксфорд положил начало третьей стадии дружбы Толкина с Льюисом: легкого охлаждения со стороны первого, чего второй, по всей видимости, даже не заметил. Но для возникновения определенной напряженности в их отношениях была еще одна, более тонкая причина - растущая популярность Льюиса как проповедника христианства. Толкин, так много сделавший для возвращения своего друга к Христу, всегда сожалел, что Льюис не стал католиком, а вместо этого начал посещать местную англиканскую церковь, вернувшись таким образом к религии своего детства. К англиканской церкви Толкин относился с глубоким предубеждением, которое распространялось порой даже на церковные здания. Он говорил, что не может без скорби смотреть на прекрасные строения, которые по праву должны были бы принадлежать католической церкви, а ныне перестали служить ей. Когда Льюис опубликовал "Кружной путь, или Возвращение паломника", прозаическую аллегорию о своем обращении, Толкин предположил, что в названии книги присутствует ирония. Он сказал: "Льюис желает возвратиться. Не войти в христианство через новую дверь, а возвратиться через старую: уж если он вновь принимает христианскую веру, то заодно принимает или опять пробуждает в себе все предрассудки, что так старательно вкладывались ему в голову в детстве и юности. Он хочет стать снова североирландским протестантом". В середине сороковых годов, когда Льюис получил немалую известность ("По нам, так даже слишком широкую", - заметил Толкин) благодаря своим христианским сочинениям "Страдание" и "Письма Баламута", Толкин не со всем лестно назвал своего товарища "теологом для всех". Тем не менее они оставались почти неразлучными друзьями. Сильный удар нанесла "Инклингам" смерть Чарльза Уильямса в 1945 году. А у Толкина к тому времени пошла громадная по объему работа над "Властелином Колец": речь велась уже об окончании романа и, главное, о его проверке и выверке. "Властелин Колец" был читан у "Инклингов" (разумеется, по частям) и принят превосходно. Хотя Льюис и не считал книгу полностью свободной от недостатков (особенно ему не нравились встроенные в текст стихи), именно он давал роману наивосторженнейшие устные и письменные отзывы. Но мне кажется, что работа над "Властелином Колец" сыграла определенную роль в распаде "Инклингов" - слишком уж много усилий потребовала эта книга от автора. В 1949 году Льюис написал первую часть прославленных "Хроник Нарнии" - "Лев, Колдунья и платяной шкаф". Хотя Толкин отнесся к этому произведению крайне пренебрежительно, издатели (а позднее читатели) приняли книгу весьма благосклонно. А вот университетские дела Льюиса шли откровенно неважно - его забаллотировали на должность профессора. Весьма вероятно, причиной тому был литературный успех: в Оксфорде такое не поощрялось. Позднее Льюис писал Толкину, советуясь с ним о возможности публикации в "Тайм энд Тайд" своего одобрительного отзыва на первую часть "Властелина Колец": "Даже если и вы, и издатель оба согласны с моим мнением, подумайте хорошенько, стоит ли его использовать. Меня сильно и очень даже сильно не любят, и мое имя может принести вам больше вреда, чем пользы". Так оно, кстати, впоследствии и вышло. В 1954 году ради профессиональной карьеры Льюис был вынужден уехать в Кембридж, и это скорее всего послужило главной причиной распада "Инклингов". Слишком уж могучей личностью был Льюис, слишком сильным центром притяжения. Вряд ли здесь уместны глубокие рассуждения о степени литературного влияния Инклингов друг на друга. Мне кажется, влияние Инклингов друг на друга скорее духовного плана. Разумеется, мысли и воззрения (не литературный стиль!) переходили от одного из Инклингов к другому. Они и сами это сознавали. Поддержка и одобрение - вот чего всегда не хватало и Льюису, и Толкину, и именно это они получали в клубе. И еще того более - клуб создавал атмосферу творчества. Не будем забывать, что в тот период обе будущие знаменитости зарабатывали свой хлеб преподавательской работой, не очень-то денежной. И как раз "Инклинги" позволяли им чувствовать себя "вторичными творцами", теми, кто в подражание Господу создает свои миры. Оба сознавали, что эти миры вторичны по отношению к творению Господа, но процесс их создания и для Толкина, и для Льюиса был уж точно первичен. А человеку, создающему нечто новое, всегда хочется, чтобы кто-нибудь другой увидел его творение и сказал, что это хорошо. "Инклинги" давали и Льюису, и Толкину такую возможность. | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |
| Ccылка | |
| BB-Code | |
| HTML-код |
