Глава восьмая Битва у фонаря и что было дальше  – Ух ты! – восхитились в толпе. – Прямо и сама королева? – Ура её величеству! – поддержал кто-то, и все заорали «ура». Колдунья гордо вскинула голову, щёки её вспыхнули, но, услышав смех, она поняла, что над ней потешаются. Лицо её изменилось, она переложила нож в левую руку и вдруг, без предупреждения, сделала поистине жуткое дело: легко, словно срывая травинку, отломила перекладину от фонарного столба. Магическую силу она утратила, но своя, обычная, осталась при ней, и сломать столб-другой ей было не труднее, чем палочку ячменного сахара. Народ быстро расступился. Потрясая новым оружием, королева погнала лошадь вперёд. «Сейчас или никогда!» – подумал Дигори и примерился, как бы половчей схватить колдунью за пятку. Когда он нырнул головой вперёд, раздался грохот и звон – колдунья опустила железный брусок на голову полицейскому, и тот упал, как кегля. – Быстрее! Их надо остановить! – услышал Дигори и увидел за собою Полли. Она прибежала, как только истекли два часа. – Молодец! – сказал он. – Держись за меня. Кольцо вынешь ты. Помни – жёлтое. Жди, пока я крикну. Тут свалился ещё один полисмен. Толпа зарокотала: «Да оттащите вы её!.. Нет, камнем, камнем!.. Вызовите солдат!» – но отступила подальше. Один Фрэнк – видимо, самый храбрый и самый добрый из собравшихся – по-прежнему пытался схватить лошадь, увертываясь от бруска. Толпа гудела и ревела. Над головою Дигори просвистел камень. Колдунья звонко и вроде бы радостно выкликала: – Подлые псы! Завоюю ваш мир, за всё ответите! Камня на камне не оставлю! Как в Чарне, как в Фелинде, как в Сораце, как в Брамандине! Тут, изловчившись, Дигори схватил её за ногу. Она лягнула его прямо в зубы. Он разжал пальцы и закусил губу. Откуда-то доносился дрожащий дядин голос: «Мадам… моя… э… дорогая… прошу вас… успокойтесь…» Дигори снова схватил колдунью за ногу, снова отлетел, снова схватил, вцепился крепко и крикнул: – Полли! Слава тебе, господи! Сердитые, испуганные лица исчезли, сердитые, испуганные крики умолкли (кроме дядиного). Где-то рядом, в полной темноте, дядя кричал: «Что это, сон? Что это, смерть? Так нельзя! Это нечестно! Я, собственно, не чародей! Вы меня не поняли!.. Виновата моя крёстная!.. Протестую… При моём здоровье… Мы старого, дорсетширского рода!..» – и что-то ещё. «Тьфу! – подумал Дигори. – Его только не хватало! Да, пикничок…» – Ты здесь, Полли? (Это он, конечно, уже сказал.) – Здесь, – сказала она, и они вынырнули в зелёное сияние леса. – Гляди-ка! И лошадь тут! И мистер Кеттерли! И кебмен! Ну и компания!.. Когда колдунья увидела лес, она побледнела и склонилась лицом к лошадиной гриве. Несомненно, ей стало худо. Дядя дрожал мелкой дрожью. Но лошадь встряхнулась, радостно заржала и успокоилась – впервые с тех пор, как Дигори её увидел. Прижатые уши выпрямились, глаза уже не горели, а мирно сияли. – Молодчина! – сказал Фрэнк и погладил её. – Понимаешь, что к чему! Так и держи, не горюй. Лошадь Земляничка сделала самое разумное, что могла: ей очень хотелось пить (оно и понятно), и она направилась к ближайшей луже. Дигори ещё держал колдунью за ногу, а Полли – за руку; Фрэнк гладил лошадь; дрожащий дядя вцепился ему в рукав. – Быстро! – сказала Полли и посмотрела на Дигори. – Зелёные!.. Так лошадь и не напилась. Очутившись в кромешной тьме, она растерянно заржала, дядя завизжал, Дигори сказал: – Однако! – Почему так темно? – удивилась Полли. – Наверное, мы уже там. – Где-нибудь мы да очутились, – сказал Дигори. – Во всяком случае, я на чём-то стою. – И я, – сказала Полли. – Почему же так темно? Может, пруд не тот? – Наверное, это Чарн, – сказал Дигори, – тут ночь. – Это не Чарн, – сказала королева. – Это пустой мир. Здесь ничего нет. И впрямь здесь не было ничего, даже звёзд. Стояла такая темень, что никто никого не видел, хоть вообще закрой глаза. Под ногами было что-то холодное, мокрое, вроде земли, но никак не трава. Воздух был сухой, морозный, неподвижный. – О горе, горе! – вскричала колдунья. – Теперь мне конец. – Голос её, однако, был безжизненно спокоен. – Не говорите так, моя дорогая!.. – залепетал дядя Эндрью. – Приободритесь. Э-э… любезный… у вас нет бутылочки?.. Мне бы капельку возбуждающего… э… средства… – Ну, ну! – сказал ровный, добрый голос. – Чего нам жаловаться? Кости целы, и то спасибо. Подумать, как летели – и ничего, вот повезло-то! Если мы свалились в какой раскоп – может, копают станцию подземки, – придут и вытащат нас. Если мы умерли – очень даже может быть! – что ж, приходится. И бояться тут нечего приличному человеку. В море оно и похуже. А пока нам что, споём-ка. И он запел. Пел он не то деревенскую песню, не то благодарственный гимн жатве, что не совсем подходило к месту, где вряд ли вырос хоть один колос; но больше он ничего не вспомнил. Голос у него был сильный и приятный, дети стали подпевать и приободрились. Дядя и колдунья подпевать не стали. Пока Дигори пел, кто-то тронул его за локоть, и по запаху бренди, сигар и духов он опознал дядю. Тот осторожно пытался оттащить его от других. Когда они отошли немного, шага на два, дядя зашептал прямо в ухо: – Скорее, дорогой мой! Надевай кольцо! Колдунья услышала. – Только попробуй бежать, ничтожный глупец! – сказала она. – Разве ты забыл, что я слышу мысли? Пускай мальчишка идёт, а ты… если предашь, я отомщу так, как не мстил никто ни в одном из миров. – Что я, свинья? – сказал Дигори. – Я в таком месте Полли не оставлю… и кебмена тоже, и лошадку. – Ты плохой и непослушный мальчик, – сказал дядя. – Тише! – сказал кебмен; и все прислушались. Далеко во тьме кто-то запел. Трудно было понять, где это, – казалось, пение идёт со всех сторон, даже снизу. Слов не было. Не было и мелодии. Был просто звук, невыразимо прекрасный – такой прекрасный, что Дигори едва мог его вынести. Понравился он и лошади; она заржала примерно так, как заржала бы, если бы после долгих лет нелёгкой городской работы её пустили на луг и она бы увидела, что к ней идёт знакомый и любимый человек с куском сахара в руке. – Ох и красиво! – сказал кебмен. И тут случилось два чуда сразу. Во-первых, голосу стало вторить несметное множество голосов – уже не густых, а звонких, серебристых, высоких. Во-вторых, темноту испещрили бесчисленные звёзды. Они появились не постепенно, как бывает летом, а сразу – только что была тьма, и вдруг засветились тысячи звёзд, созвездий и планет, намного более ярких, чем в нашем мире. Если бы чудеса эти случились при вас, вы, как Дигори, подумали бы, что поют звёзды и что к жизни их вызвал тот, кто запел первым. – Вот это да! – сказал кебмен. – Знал бы, что такое бывает, лучше бы жил. Первый голос звучал всё громче, всё радостней, другие голоса затихали. Начались прочие чудеса. Далеко, у самого горизонта, небо посерело, и подул легчайший ветер. Голос всё пел, небо светлело, на нём возникали очертания холмов. Вскоре стало так светло, что можно было увидеть друг друга. Дети и кебмен слушали, разинув рты, и глаза их сияли, словно они пытались что-то вспомнить. Разинул рот и дядя, но не от радости; скорее у него отвалилась челюсть. Колени его дрожали, плечи поникли – голос не нравился ему. Колдунья же выглядела так, словно понимает голос лучше всех, но ненавидит его. Она сжала губы, сжала кулаки; и впрямь, едва он раздался, она ощутила, что этот мир полон магии, которая сильнее её колдовства. Дядя залез бы в норку, лишь бы спрятаться от голоса; королева, напротив, уничтожила бы и этот мир, и любой другой, лишь бы голос умолк. Лошадь навострила уши, вид у неё был весёлый; теперь нетрудно было поверить, что отец её участвовал в битвах. Белое небо на востоке стало розовым, потом золотым. Голос звучал все громче, сотрясая воздух. Когда он достиг небывалой мощи, появился первый солнечный луч. Такого солнца Дигори не видел, оно как будто смеялось от радости. Солнце Чарна казалось старше нашего, это – моложе. В ярком солнечном свете перед путниками лежала долина, по которой к востоку, прямо к солнцу, текла широкая река. К югу от неё были горы, к северу – холмы. Нигде – ни на них, ни в долине – ничего не росло: ни травы, ни куста, ни дерева. Земля была разных цветов, один свежей и ярче другого. Они веселили сердце – пока пришельцы не увидели того, кто пел, и не забыли обо всём прочем. Огромный Лев стоял между путниками и солнцем, и золото его гривы затмевало золото лучей.  – Какой гнусный мир! – сказала королева. – Бежим! Колдуй скорее! – Вполне согласен, мадам. Пренеприятное место. Никакой цивилизации. Будь я помоложе и с ружьём… – Это его стрелять? – удивился кебмен. – Да вы что! – Кто же посмеет? – сказала Полли. – Колдуй, глупец! – крикнула королева. – Простите, мадам, – сказал дядя, – минутку! Я ведь отвечаю за детей. Дигори, надевай кольцо! (Он всё ещё хотел сбежать без неё.) – Ах, кольцо? – повторила королева и кинулась к Дигори, но тот отступил, схватил Полли за руку и крикнул: – Осторожно! Если кто-нибудь из вас ко мне шагнёт, мы оба исчезнем, и выбирайтесь как знаете. Да, у меня в кармане кольцо, мы с Полли можем вернуться домой. Эй, отойдите, сейчас кольцо надену! Мне очень жаль вас (он посмотрел на Фрэнка) и очень жаль лошадку, но чародеям (и он посмотрел на дядю и на королеву) будет вместе неплохо. – Да тише вы, – сказал Фрэнк. – Давайте послушаем!
Ибо песня стала иной.
Глава девятая. О том, как была создана Нарния
| 
